Ольга, Москва, 1975 г.р.

Trudyaga

Местный
Регистрация
30 Авг 2018
Сообщения
412
Реакции
147
Предисловие

Я, я – единственный ребенок. Я – желанный ребенок. Правда желает меня только моя мама. Остальные… остальные – против. Мама дала мне имя задолго до моего рождения….даже задолго до моего зачатия…. Она даже с моим отцом еще не познакомилась, а я уже была… Была в имени, которое дала мне мама.

Глава 1

Детства моего чистые глазенки……

Мне 4 года.

Мы живем все вместе – я, мама, папа, бабушка, дедушка, моя тетка, ее муж, в общем куча народу в малогабаритной квартирке, которая кажется мне огромной. Вечер. Папа приходит пьяный. Я рада. Я люблю, когда папа приходит пьяный. Это значит, что будет весело. Это значит, что меня никто не будет укладывать спать.

Сначала будет шумно, а потом дед свяжет папу и он будет толстой неповоротливой гусеницей ворочаться в прихожей.

Потом придут дяди в красивой форме, это – ми-ли-ци-онеры, они заберут папу и увезут, а потом мы с мамой будем ходить куда-то с термосом и какой-то едой, и нас будут все жалеть и угощать меня конфетами. Жаль, что папа редко приходит пьяный.

Детский сад. Меня очень любят воспитатели. Они меня любят, потому что я – «золотой ребенок», а золотой ребенок я потому что «не порчу им нервы».

Я вообще никогда и ничего не порчу. Чаще всего меня можно увидеть на веранде – я сижу и складываю мозаику или рисую. Меня даже не всегда загоняют спать на тихий час, это потому что я – золотой ребенок, а золотым детям, наверное, можно. Я не люблю играть в куклы, я люблю играть в пограничников и казаки-разбойники, с мальчишками. Я прихожу домой и говорю маме - мам, а я – золотая! Мама улыбается и обнимает меня.

Конечно золотая,- говорит она мне.

Я счастлива.

Мне 6 лет.

Все лето я провожу в деревне, у бабушки. У меня есть друг. Ее зовут Пальма. Она – самый лучший друг на свете. Как мама. Мама тоже мой лучший друг. С мамой мы часто, скрываясь ото всех остальных взрослых, ползаем по грядкам с клубникой. Мы едим ее – о ужас! - немытой. Мама считает, что клубника, когда ее моешь – теряет вкус. Я знаю, что это – нельзя, есть немытую клубнику – нельзя. Но мама говорит что можно, и я чувствую себя с ней заговорщиками. Я люблю маму. Пальма всегда меня встречает. Она откуда-то знает, когда я приеду – и ждет меня еще в поле, задолго перед деревней. Когда я иду куда-нибудь – Пальма всегда со мной, она рыжая, красивая собака. Пальма всегда меня понимает, я могу рассказать ей что угодно, даже то, что мы с мамой едим немытую клубнику.

Однажды я захожу в дом, взрослые обедают и не видят, что я пришла. Я слышу слова деда, он говорит, что Пальма слишком много ест, и что держать двух собак не надо, и что от Пальмы надо избавляться. Я стою и молчу. Я не знаю, что делать. Я не верю в это.

А потом, одним утром, я обнаруживаю, что Пальмы нет. Ее нет нигде. Ее нет в будке, ее нет у калитки, ее нет. Я бегу по деревне и спрашиваю у взрослых, не видели ли они Пальму. Взрослые отводят глаза и говорят, что не видели. Дед говорит мне, что Пальма убежала в лес и ее съели волки.

Пальма не может убежать в лес! - кричу я, - она никуда без меня не пойдет! - кричу я. Дед пожимает плечами, а я ненавижу деда. Я его ненавижу, я хочу отомстить ему, но я не могу – я еще слишком маленькая. Вместо деда я мщу Катку. Маленькому, нелепому брату Пальмы, маленькому пушистому комочку с подвыпученными глазами (они совсем не похожи – Пальма и Каток). Я ненавижу Катка. Я ненавижу его за то, что «в лес убежала» Пальма, а не он. Я вытягиваю его за цепь из конуры, он смотрит на меня полными ужаса глазами, а я избиваю его, заливаясь слезами от бессильной ярости и боли.

Я ненавижу Катка. Я хочу, чтобы он умер. Я не могу от того, что он жив, а моего друга больше нет……

А по вечерам, когда все уже лежат в постелях, взрослые (бабушка, дед, другой дядя и его жена) обсуждают мою маму. Они говорят, что моя мама – сука и шлюха. Они не стесняются в выражениях. Они считают, что я все равно еще не понимаю этих слов. А я их и вправду не понимаю. Я только знаю, что это – очень, очень плохие слова. Я натягиваю одеяло на голову.

Нет!!! – беззвучно кричу я им, - Нет!!! Моя мама – хорошая!!! Моя мама – самая лучшая!!!

Как они смеют говорить плохие слова о моей маме?! Я вырасту – и покажу им!! Я еще не знаю, как и что именно я им покажу. Но я обязательно придумаю. Обязательно.

В соседние дома тоже приезжают ребята. Они старше меня, они старше меня на целых три года, это просто пропасть. Я очень хочу дружить с ними. А они со мной – нет. Зато им их бабушка не разрешает рвать клубнику (она очень любит варить варенье), а моя бабушка не любит варить варенье, поэтому мне можно рвать клубнику. Я рву клубнику и приношу им. Я меняю клубнику на любовь. Они смеются, но едят клубнику и даже разрешают мне кататься с ними на велосипеде. Их любовь стоит не дорого – миска клубники, пакет горошка, стакан малины. Я покупаю их любовь. Все довольны.

Но больше всего на свете я люблю лежать на диване на террасе с книжкой. Я представляю себя в стране хоббитов, я представляю себя владелицей волшебного коробка спичек, я представляю себя в волшебной стране Изумрудного города, я мечтаю, что ко мне прилетит Мери Поппинс

Я не хочу быть здесь.

Я хочу туда. Здесь мне плохо.

Там … там мне будет хорошо. Я точно это знаю.

У меня есть еще одна бабушка. Мамина мама.

Я даже в мыслях боюсь называть ее «бабкой» или как-то еще. Она умеет читать мои мысли, в самом деле умеет. Я боюсь ее.

«Молчи, за умную сойдешь» - часто говорит она мне. «Не спорь. А ты отойди. Слушайся меня» - вот незамысловатые, но трудно исполнимые законы, гарантирующие спокойную и счастливую жизнь. Бабушка любит готовить грибной суп. Я ненавижу грибной суп. Меня тошнит от запаха этого супа.

Бабушка любит вязать колючие шерстяные платья. Я ненавижу эти платья. НО – ведь бабушка так старалась, не правда ли? Бабушка любит варить борщ. Я люблю борщ (не исключено, что это единственное, в чем наши вкусы совпадают), но я НЕ ХОЧУ борщ СЕЙЧАС.

Бабушка стоит рядом и требует, чтобы я съела борщ. Я же играю с пузырьком клея «бустилат», бабушку это бесит, если б не фигурное катание по телевизору, на которое она отвлекается, она бы, наверное, силой влила в меня этот борщ. Вдруг – мамочка!!! – крышка пузырька отваливается и бустилат выливается ко мне в тарелку.

Я застываю.

Мой борщ превращается в борщ со сметаной. Бабушка медленно поворачивается ко мне, я в ужасе, я не хочу борщ с бустилатом, но еще больше я боюсь признаться, что пролила в него клей.

Я ем.

Я ем, давясь каждой ложкой. На всю жизнь я запомню вкус борща с бустилатом.

Школа. Первый класс, гладиолусы, белый фартук и все такое. Я – одна из пяти девочек, которые умеют читать, и одна из двух, которые умеют писать и читать. Но на меня учительница не обращает внимания. Мне обидно.

Первые два класса я провожу за чтением книг под партой – мне не интересно то, что они там изучают, я все это и так знаю.

Одноклассники сбиваются в кучки и стайки. Я понимаю, что мне тоже надо к ним присоединяться. Я пробую с одной кучкостайкой, с другой. Мне не комфортно, мне кажется, что я какая-то не такая как они, и я боюсь, что они об этом догадаются.

Не знаю почему, возможно благодаря бабушке, для меня – «не такая» означает – хуже. Я приношу в школу фирменные вкуснопахнущие ластики, я даю им списывать, я решаю за них контрольные. Я покупаю их любовь. Их любовь стоит недорого. Пятерка по математике, правильно расставленные запятые, пара ластиков, купленных моей мамой, отстоявшей дикую очередь. Я покупаю их любовь. Все довольны.

Но больше всего на свете я люблю забраться в библиотечные книжные полки. Старые книги пахнут шоколадом и ванилью, вы не замечали?

Я представляю себя на чужой планете, я представляю себя в главной роли «Главного полдня», я представляю себя, телепортирующейся через галактики…плывущую вместе с капитаном Немо на его потрясающей лодке….

Я не хочу быть здесь. Я хочу туда.

Здесь мне плохо. Там … там мне будет хорошо. Я точно это знаю.



Глава 2

Ален Делон... говорит по-французски

Мне 12 лет.

Или 11. Сейчас сложно сказать, давность лет, знаете ли, как-то стирает даты…

Я иду из художки (меня туда отвела за ручку учительница рисования, она считала, что у меня талант).

По дороге я знакомлюсь я парнем. Он старше меня. Мне лестно. Мне очень лестно, особенно из-за того, что я в том же вязанном-перевязанном платье (я стыжусь этого платья, я ненавижу его, НО – ведь бабушка так старалась, не так ли?).

Однажды он предлагает пойти мне с ним в подвал. Я знаю, что хорошие девочки не ходят с мальчиками, тем более в подвал (мне об этом сказала бабушка). Но я иду с ним. Ведь он – хороший.

В подвале обнаруживается еще один хороший мальчик – недавно освободившийся. Он наливает мне стакан шампанского, я отказываюсь. Он говорит мне, что я не выйду отсюда, пока он не получит того, чего ему обещал МОЙ хороший мальчик.

Я знаю, чего он хочет, мне очень страшно, я не могу, отпусти меня!

Меня еще никто и никогда не бил (ну кроме отца, конечно… он порой доставал ремень и требовал чтобы я просила прощения, а до тех пор он будет меня пороть. Обычно, то ли его заедала совесть, то ли уставала рука, то ли я проявляла свойственную или, наоборот, несвойственную, детскую упрямость, но просить прощения мне так и не приходилось.) Я выпиваю шампанское, мне хорошо и тепло, все, что происходит вокруг, перестает иметь ТАКОЕ значение…. Через полчаса я прошу еще. Шампанского больше нет, мне жаль. МОЙ мальчик провожает меня на автобус, автобус последний, я еще ни разу в жизни не приезжала домой так поздно.

Я добираюсь до дома, мне плохо. Я – грязная, мерзкая тварь. Все что я хочу – это залезть в ванную и отмыться, я буду мыться очень долго, очень…. Дома меня встречают родители. Я не хочу их видеть, это все слишком грязно, сначала мне надо в ванну…. Они даже не знают, что произошло….А я не знаю, скажу ли я им об этом… Отец шипит «ты такая же шлюха, как и твоя матушка!!», мама требует, чтобы я сняла трусы и продемонстрировала им, нет ли там следов моей шлюхости. Мне больно, мне обидно… Я не скажу им…

…Я НИ-КОГ-ДА и НИ-ЧЕ-ГО не скажу ИМ.

Через месяц он вновь встречает меня возле художки. Пошли со мной, говорит он, а не то я расскажу всем, какая ты. У меня паралич воли (так будет многие годы – паралич воли), я иду с ним. На этот раз – чердак. Я опять приезжаю очень поздно. Теперь я точно ничего и никогда не скажу ИМ.

Я хочу покончить с собой… таким как я – нельзя жить… они, то есть я – слишком грязные… я обыскиваю аптечку…я нахожу кучу лекарств, но я в них не разбираюсь… я не знаю, что из них от чего… Я принимаю соломоново решение – просто съесть всю аптечку… Наверняка из-за того, то их много – я умру… Я съедаю все. Это не так уж легко, на четвертой пачке начинает тошнить, сложно заставить себя проглотить все таблетки… Но я – я мужественная и сильная, даже отец с его ремнем не смог заставить меня… Я съедаю все... Вечером меня страшно тошнит… Я прячусь в туалете и не отвечаю на вопросы.

Я не скажу ИМ… я ИМ больше не верю…даже ЕЙ… ЕЙ особенно...

(… странно, как я могла забыть об этом… может быть я и не забывала...просто… просто вспомнила через 13 лет, когда с мужем проезжали мимо этой художественной школы…)

Школьная дискотека. Я выгляжу старше, у меня уже даже есть грудь, которой я страшно стесняюсь и прячу ее за сутулостью. Мальчик из другой школы, мой ровесник. Может быть чуть постарше. Он провожает меня домой, все хорошо. В один вечер он вдруг останавливает меня на лестнице и сует свои руки мне под куртку, я в шоке, я вырываюсь, я пытаюсь убежать, но – не могу – паралич воли, все что могу – это стискивать его руки в своих, не давая им идти дальше. Он очень зол, он говорит мне, что я могу выбирать – либо с ним, либо со всеми его друзьями.

Я не хочу выбирать, я не хочу ни с ним, ни с его друзьями.

Дома я говорю маме, - мама, я хочу уехать к бабушке, мне один мальчик угрожал… глупости, говорит мне мама, и я остаюсь.

Я люблю играть в пограничников и казаки-разбойники, поэтому, когда меня вдруг на выходе из магазина встречает толпа во главе с «моим мальчиком», - мне скорее смешно и интересно, чем страшно. Я ведь лучше всех играю в прятки и в казаки-разбойники….

Раунд не удался. То ли казаки, то ли разбойники выиграли. Я плохо помню. Я помню все как - будто со стороны – серые стены подвала, ярко красная надпись «не курить» и ребенка с отчаянным взглядом, вжавшегося в угол под этой надписью… Игра закончилась.

Добро пожаловать в наш говенный мир обратно…

...я иду по улице… я не знаю где я … я не знаю, почему и зачем я здесь иду… я не знаю, куда я иду… я даже не знаю, кто я… все, что я помню – это серые стены и надпись «не курить»… я хочу спать…

…ми-ли-ци-онеры… почему-то запах молока от шинелей… я хочу спать… я больше не хочу… быть… здесь…



Глава 3

Это было тогда, когда мы уходили из дома…. Времена, когда мы навсегда уходили из дома….

Мир рухнул. Он просто разбился на кусочки. Он разбился за те три дня, которые я проспала дома после того, как меня нашли на улице (оказывается, они накачали меня таблетками).

Он мне вообще-то не очень-то и нравился, этот мир, но он был хотя бы стабильным. Новый, разбитый мир еще хуже. В прежнем мире у меня была мама, а в этом – ее нет. То есть она, конечно, есть… но какая разница – если ее все равно нет.

Я просыпаюсь и иду по квартире, я встречаю отца, я все вижу в его глазах… Шлюха!

Пап, - выдавливаю я из себя, - Пап, они это… я не могу произнести слово «изнасилование», потому что хороших девочек не насилуют (мне об этом сказала бабушка).

Милиция. Красивая женщина в форменном пиджаке, слегка разошедшимся подмышкой, долго убеждает меня, что если «женщина не захочет, ну ты меня понимаешь, да? – я не понимаю, - то ни один мужчина не сможет с ней ничего сделать». Я не понимаю.

Ау, госпожа Каплина! Как видите, вы не стерлись из моей памяти. Конечно, я уже не помню, как вас зовут, впрочем, не уверена, знала ли я это вообще, но вас я помню.

Я не прощу вас, нет-нет , и не просите даже…Я даже ИХ простила, а вас... А вас я может быть тоже прощу… когда-нибудь…но не сейчас…

Потом несколько взрослых мужчин заставляют меня рассказывать «как все было»: а что они? А что ты? А как он это делал? Мне стыдно, мне не выносимо стыдно, я вспоминаю про аптечку и решаю на этот раз хорошо подготовиться.

Бойкот. Одноклассники объявили мне бойкот. Мне домой звонят родители и требуют, чтобы я не подходила к их детям. Нужны мне ваши дети! - кричу я в трубку, а потом плачу.

Учительница географии торжественно объявляет на уроке: «Таким людям как (она называет мою фамилию, я ненавижу свою фамилию) – не место в нашей школе!» Я встаю и говорю, что пока она не извинится передо мной, я на ее уроки ходить не буду. В аттестате у меня двойка, она так и не извинилась.

В очереди в кулинарии я слышу разговор двух старушек: ах!- говорит один божий одуванчик другому, - ах! вы слышали, какая страшная история приключилась в *** школе? Там девочку, голос понижается до шепота, изнасиловали прямо на уроке! Под партой! Ах,- вторит ей в унисон вся очередь. Жаль, что у меня нет автомата.

Потом, чуть позже, я узнАю, как на самом деле происходили события. Я узнАю, что это я гонялась за ними по всему району, требуя немедленно, вы слышите не-мед-лен-но! отвести меня в удобное для группового соития помещение.

Мальчики ломались, но не смогли отказать женщине.

История подкрепилась справкой о моем хроническом, аморальном поведении в школе, выданной сердобольной директоршей.

Папа-депутат, не желающий, чтобы его совершеннолетний сын сел в тюрьму по 117й статье – страшная сила. Жаль, что мой папа не депутат.

Ну вы же понимаете, девчонке все равно жизнь сломали, не вернуть, ребятам то зачем ломать?

Действительно – зачем?

Но самое страшное дома. Молчание. Я отвожу глаза, я не знаю, что делать и что говорить, я не знаю, как мне теперь ЖИТЬ с этим???

Родители тоже молчат. Это самое страшное. Весь мир столпился вокруг, и все тычут в меня пальцем: фииии!!!! В этом же кругу стоят родители. Они не тычут. Они выше этого. Они просто стоят и молчат. Они тоже осуждают меня. Я сама виновата. Это я – плохая. С хорошими девочками такие вещи не происходят.

Я не вынесу этого.

Я курю. Мне не нравится курить, но это бесит учителей. Поэтому я курю. Я подшиваю школьную юбку до мини, я крашусь и ношу серьги. Я смеюсь в лицо директору, когда она просит меня снять серьги и умыться, так как сегодня проверка ГОРОНО.

А волшебное слово? – говорю я ей.

Она ненавидит меня. Меня все ненавидят. Или боятся.

Вот и замечательно. Зато у меня, наконец-то, появляются друзья. Их тоже ненавидят. Или боятся.

Это сближает.

Мы пьем пиво. Мне не нравится пиво, но это бесит учителей. Поэтому я пью пиво.

Мы глотаем таблетки, после которых я долго втыкаю на уроке черчения, пытаясь нарисовать гайку. Надо же, какая забавная гайка…

Подруга приносит траву, она хихикает и предлагает попробовать. Два часа смеха и веселья. Мне нравится это.

На следующий день я еду в ломбард сдавать подаренную отцом золотую цепочку. Я хочу, чтобы это было у меня всегда. А еще… А еще мне больше не нужно покупать любовь. Зачем она мне?

17 лет. Сегодня у меня день рожденья. Я приняла эпохальное решение.

Я ухожу из дома. Насовсем.



Глава 4

Эта музыка будет вечно...

Я красива. Я знаю, что я очень красива.

И сексуальна. Я вижу это в глазах мужчин, которые смотрят на меня. Я вижу это в жадных глазах таксиста, который везет меня на мою съемную квартиру. Сколько? – спрашивает он меня. Мне смешно, тебе то куда, думаю я. Он ждет ответа, я называю фантастическую даже для того валютного отеля, где я тусуюсь, сумму. Мне смешно, - за раз,- уточняю я.

Мои любимые игры – «динамо» и «разведи папика на деньги».

Мужчины, это просто члены и кошельки, - учит меня старшая коллега, - члены у них одинаковые, а вот кошельки разные.

Меня интересуют только те кошельки, где лежат американские рубли. И мне плевать, что об этом думает моя бабушка. Я ненавижу бабушку.

Вы мне заплатите. За все.

Я люблю этот отель. Я люблю его длинные полукруглые коридоры, его казино, огромный двухъярусный холл…. Особенно я люблю его ночью. Впрочем, днем я его особо и не вижу. Иногда я неделями не вижу солнце, мы с ним не пересекаемся. Оно мне не интересно. День слишком реален и плосок, чтобы в нем жить. Ночью совсем другое дело, вы не замечали? Ночью все по другому. Все.

Ночью у меня другая жизнь. У меня их две, жизни. Одна – для родителей, другая, - другая моя личная. Иногда мне звонит мама. Я не звоню ей… Просто забываю. Да и потом – ну не ночью же ей звонить.

Днем у меня есть парень. Он – бизнесмен. Конечно, познакомлю, просто он сейчас в командировке. Нет, не знаю, когда вернется. Со мной всегда волшебная коробочка, когда нет коробочки – всегда есть баночка. Она не такая волшебная, но тоже ничего. Одна баночка утром, моим утром, одна по дороге, пара-тройка за ночь, и по дороге домой. Иначе я не могу. Даже ночь не помогает.

Боря. Мой любимый бандит. Все его боятся. И правильно делают. Только я его не боюсь. Он мой друг. Он чувствует это. Он защищает меня от радикально настроенных «пацанов». Я не сплю с его друзьями. Ни за какие деньги. Когда он приезжает, я – его девушка.

Мы мотаемся по ночной Москве, регулярно прикладываясь к зеркальцу с кокаином. Я люблю кокаин. Я полюбила его в первого взгляда, с первого вздоха. С того утреннего момента, когда я поняла, что я сейчас умру, если не будет еще дорожки.

По утрам я мечусь по комнате, а Боря пытается отпоить меня пивом. Иногда у него это получается, но чаще – мы едем за кокаином.

Иногда я приезжаю к себе в район. Я привожу подарки. Я могу позволить себе то, что не может позволить никто из них. Они не любят меня, но они так замечательно делают вид, что рады мне.

Так замечательно, что я даже могу на какое-то время поверить в это. Все-таки это иногда нужно. Любовь. Пусть и покупная. А как же еще? Кто же будет любить просто так? Мне не нужна Мери Поппинс. Я сама – Мери Поппинс. Мне наконец-то нравится этот мир.

18 лет

Мне надо остановиться. Мне очень надо остановиться.

Я вижу эти лица в казино, лица, влюбленные в кокаин. У каждого из них либо коробочка, либо баночка. Мне не нравятся эти лица. Я не хочу иметь такое лицо, я слишком дорожу им. Я чувствую себя вещью. Я не хочу быть вещью. Я принимаю решение.

Я узнаЮ, что и как. Теперь они будут только отдавать мне деньги, ничего не получая взамен. Прощай, отель, я надеюсь, что больше никогда тебя не увижу.

Я уезжаю. Я опять счастлива.



Глава 5

«Эй, ямщик, поворачивай к черту!...»

Поезд. Я всегда любила поезда.

Я всегда любила этот стук колес и полосы света, пробегающие по лицу.

Я стою в тамбуре и вспоминаю. Я вспоминаю этот год, день за днем. Этот потрясающий год. Одесса… я всегда мечтала попасть в Одессу. Испания… Барселона… Валенсия… Удивительно красивые города. Удивительные приключения…. Это все кончилось вчера… Но такое ощущение, что этого не было никогда…Странно…

Город (я буду называть его просто Город, хорошо?). Все ночи я провожу в клубах и на улицах этого города. Я нахожу Его. Мы едем куда-то за город, в пансионат, носящий мое имя (символично, не правда ли?) – мое настоящее имя.

Имя, которого сейчас нет. Меня зовут Яна.

Я – скучающая институтка, проводящая последние дни перед семестром в поисках приключений. Да, конечно, можно и ко мне, но боюсь, что уже вернулась гувернантка моего младшего брата. Ах, ох, ну что вы, что вы. Мы приезжаем в отель. Мы заказываем шампанское. На здоровье, за знакомство, светская беседа, … когда же ты заснешь, сволочь…

Меня берут при попытке угона автомобиля со стоянки этого пансионата. Отдел. Или как он там называется…? Кто с тобой?! С кем ты работаешь?! Я молчу. Мне просто нечего им сказать.

Конечно, мне лестно, что мои действия приняты за «профессиональный преступный сговор», но не настолько лестно, чтобы садится из-за этого в тюрьму. Я не знаю почему, но я чувствую, что я не вынесу тюрьмы. И еще и еще я вижу глаза моего отца… Нет.

Я прошу их – все что угодно, прошу я их, только не сообщайте моим родителям… Я больше не буду.

Приехавший друг спящего на втором этаже мирным сном человека, удар по лицу. Обыск. Падающий на пол легкий пластиковый пузырек с клофелином, который я пытаюсь придавить ногой…но.

Но оказывается, что можно обойтись и без тюрьмы и прочего. Как? Очень просто. Просто надо помочь хорошим людям словить плохого людя. Мне долго и в красках описывают его плохость, а я делаю вид, что прониклась. Я и на самом деле прониклась. Прониклась тем, что поняла, что мне не нужно прямо сейчас ехать в следственный изолятор. О:кей, как скажете.

Мне страшно. Этот человек пугает меня. Этот человек – отец того самого плохого парня, которого мне надо найти.

Я не верю, я не верю тому, что каждый мой шаг под контролем. Я не верю тому, что если этот человек, который и так смотрит на меня с подозрением, начнет выяснять кто я и откуда я (а я ведь очень быстро скажу ему и кто, и откуда), а потом повезет закапывать меня в пригородный лес… я не верю, что прилетят бравые парни и спасут меня.

Чип и Дейл. Которые ни хрена не спешат на помощь.

И я точно знаю, что никому из них нет до меня никакого дела. Я просто пешка. Пешка, которая никогда не станет ферзем. Потому что не успеет. Горничная отеля, в котором я живу. Она следит за мной. Я знаю.

Я выкидываю чемодан из окна. Я спускаюсь, как ни в чем не бывало.Я прохожу мимо нее. У меня нет ни копейки денег. У меня уже давно нет ни копейки. Последние три дня я питаюсь бутылкой «хироу» и черным хлебом.

ОНИ на мой вопрос, на что мне жить, предложили решить все привычным способом. Ночь я провожу в кабине финского дальнобоя, захлебываясь пьяной истерикой и прося увезти меня от «рашен мафия». Плодов истерики хватило не надолго. Я крадусь вдоль отеля, поднимаю свой чемодан и еду на вокзал.

Я дома. Я не могу заплатить за съемную квартиру. У меня нет денег.

Я говорю родителям, что я их прошу – кто бы ни звонил, хоть кто – хоть милиция, хоть черти рогатые – говорить, что они меня давно не видели и не знают где я. Я боюсь выходить из дома.

А еще… А еще мне скучно.

Безумно скучно. Невыносимо скучно.

Мы сидим в подъезде. Мы курим в подъезде. Мы пьем в подъезде. Не потому что нет квартир, а потому что все равно где курить и пить. Какая разница, если это скучно.

Я слышу слова. Я слышу слова, что есть такой кайф. Называется «винт». Это как кокаин (боже, как я по нему скучаю!!), но только круче. И – и дешевле во много раз. Теперь у меня в жизни есть цель. Я найду его.



Глава 6

У тебя в кармане… два мелка и волшебный камень…

Я сижу на кухне какой-то стремной квартиры. Рыжий парень колдует у плиты. Напротив меня сидит Бася ( Бася….толстая , милая девочка…)

Я замечаю, что у Баси трясутся руки, они трясутся все сильнее. Когда рыжий парень говорит, что все готово, Бася безуспешно пытается одеть колпачок на ручку.

Что это с тобой? - спрашиваю я.

Потом поймешь, - говорит мне рыжий парень.

И я действительно это пойму. Потом. А сейчас…

Я лежу на диване. Мне хорошо. Господи, как же мне хорошо. Я открываю глаза, и вижу этого рыжего парня. Он держит меня за руку.

Как ты? - спрашивает он.

Хорошо, - шепчу я.

Я встаю. Меня немного покачивает.

Все эти люди в этой квартире… я понимаю, что они – мои лучшие друзья. Что я люблю их, а они любят меня. Просто так. Я понимаю, что ищу их всю жизнь. Я лежу на диване. Я чувствую потрясающую волну, которая идет от кончиков пальцев. Она все ближе и ближе… она уже здесь… Как вдруг меня кто-то бьет бейсбольной битой по голове. Меня тошнит. У меня просто раскалывается голова.

Вдруг я понимаю, что среди этих людей есть те, кто ищет меня еще с того города. Я понимаю, что не исключено, что все они – вовсе не друзья, а враги. Мне надо срочно уходить. Бежать. Они пытаются меня остановить, я так и знала. Я вырываюсь и выбегаю на улицу. Я мчусь домой, через всю Москву.

Я меняю машины, потому что те, кто меня везет, ведут себя подозрительно и наверняка с ними заодно. Я закатываю истерику в каком-то подъезде, колотя в дверь и умоляя пустить меня. Я сползаю по стене от ужаса, когда на лестничной клетке открываются двери лифта…

Я дома. Я вижу их – они сидят в квартире в доме напротив. Я слышу их. Я вообще почему-то очень хорошо слышу. Даже то, что происходит внизу, на улице. Я прилипаю к дверному глазку. Здесь меня и застает отец. Он дает мне какие-то таблетки. Через десять минут дверь начинает тихо струиться вниз…

Отец подхватывает меня и относит в кровать… Он садится рядом. Он гладит меня по голове и говорит «тихо-тихо… все хорошо…»… Я засыпаю.

Я звоню всем. Всем по записной книжке. У каждого я спрашиваю, не знает ли он, где можно достать винта. Когда я говорю это слово – я начинаю заикаться и меня потрясывает. Я опять на той квартире. Рыжий парень смотрит на меня.

Я люблю тебя,- говорю я ему.

МЕНЯ? – спрашивает он, улыбаясь.

Мне плохо. У меня останавливается сердце. Во всяком случае, я так считаю. Я безостановочно пью воду. Я вызываю скорую.

А вы знаете, что ваша дочь колется? – говорит молодой доктор моим ничего не понимающим родителям.

Он профи. Первое, что он попросил сделать, посмотрев на меня, засучить рукава.

Дай мне телефон, - прошу я маму.

Мама смотрит на меня сухими, остановившимися глазами, - не дам.

Дай! - кричу я, вырывая аппарат у нее из рук, - Мама, мамочка, если ты меня любишь, дай мне телефон, - прошу я.

Все, что я хочу, это позвонить своему другу, он не колется, нет, просто он сейчас нужен мне.

Нет, - говорит мне мама, - ТАКУЮ я тебя не люблю. Мое сердце останавливается.



Глава 7

Кто-то не может зажечь свет…

Кто-то не в силах сказать «нет»….

19 лет.

Я давно не была дома. У меня даже нет ключей от квартиры. Однажды, приехав домой, я вижу новую металлическую дверь. Мне все понятно. Иногда я все же там появляюсь.

Посмотри на свои руки! - кричит отец,- Посмотри на кого ты похожа!

Я вешу сорок кило в одежде и ботинках. Ну и что?

Я ненавижу их. Всех.

Предатели. Птичий рынок. Мы уже все взяли.

Сколько времени? - я поворачиваюсь к тому, с кем я приехала, и вижу красную книжечку. В моей сумке лежит все. Десяток ребят и я. Мы все стоим, закатав рукава.

Мальчики в автобус, а девочки со мной, - говорит толстый красный дядька в форме.

Девочки – это я.

Кабинет.

Ну что, дорогуша, - вальяжно откинувшись, говорит он мне, - Сдается мне, что у тебя неприятности… Приступим к их устранению, - говорит он, похотливо улыбаясь…

Я иду по улице. Я иду, непроизвольно вжимая голову в плечи. Я слышу, как прохожие шепчутся, озираясь на меня. Они всегда шепчутся. Всегда и везде, где бы я не появилась. Поэтому я не люблю появляться днем. Мое время - ночь. Ночью они тоже шепчутся, даже те, кого я не вижу, но их меньше.

Эти люди. Эти люди, которых я встречаю там, куда приезжаю… Они не такие как я. Они – они просто балуются. Они – они могут бросить в любой момент. А я… А я все отдам. На все пойду. Я это знаю, и боюсь, что это поймут и они.

Поэтому я не люблю быть вместе с ними. Я хочу быть одна. Я вообще уже не могу находиться среди людей. Я боюсь их. Но даже когда я одна – они все равно шепчутся. Они шепчутся, а я слышу. Я всегда их слышу. Я уже знаю, что это просто я схожу с ума. Что никого нет. Что все эти голоса – они внутри меня. Как мне надоели эти галлюцинации, - думаю я…

Ооооо…! - слышу я, - она обозвала нас галлюцинациями!

Сейчас мы ей покажем! - слышу я… Я всегда их слышу.

Я рисую. Все что мне нужно, это карандаш, бумага, и раствор. Не так уж и много, не правда ли? Я закрываюсь в своей комнате и рисую. Я рисую то, что внутри меня. Я рисую свою боль, свой страх, свою жизнь…. Все, что мне нужно, это карандаш, бумага и раствор. А еще я хочу умереть. Я хочу, чтобы это все кончилось. Я не могу так больше. Вся моя жизнь идет по одному и тому же, знакомому до боли сценарию. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем.

Сон, с редкими перерывами на то чтобы выпить еще таблеток.

Поиск денег. Несколько часов спокойствия и нормального состояния. Потом дни, когда я даже толком не понимаю и не помню где я и с кем я. Страх, тоска...

Бывают ночи, когда я пересекаю Москву из конца в конец несколько раз. Мне кажется, что мне плохо от того, что я здесь, а если я уеду туда (не важно куда), то мне станет хорошо. Но там хорошо не становится, и все повторяется. Я вкалываю себе дозу за дозой. Я делаю это, чтобы оттянуть тоску. Тоску не совместимую с жизнью. Я довожу себя до полного изнеможения, чтобы на тоску не оставалось сил.

Я обнаруживаю себя стоящую на подоконнике пятого этажа. Я не помню, как я сюда попала. Все, что мне надо – это сделать шаг вперед. Но мне страшно. Я хочу остановиться. Я хочу умереть, но я не хочу закончить свою жизнь в Кащенко. Я держусь. Я держусь на зубах.

Неделя.

Две недели. Я сижу дома. Я готова просто приковать себя наручниками к батарее. Я не могу спать. Как только я закрываю глаза, передо мной встает ОН. Я ем все, что найду. Три недели. Все, о чем я могу думать, это ОН. Звонок.

Приезжай. НЕТ. Да ладно тебе. Нет. Ну как знаешь… ЕДУ.

Новый год. Я даже толком не знаю, какой именно по счету новый год отмечает страна. Весь день, 31 декабря, я ищу. Я не могу найти. Я еду домой. Я еду домой на перекладных, у меня нет денег. С последним боем курантов я звоню в дверь.

Дверь открывает мама. Она не рада меня видеть. Я ее тоже.

Но на улице слишком холодно. Ночь мы проводим в молчании. Я сижу на диване и ем сахарный песок из банки. Мама сидит в кресле и ест мандарины.

Мы молчим. А о чем нам говорить?

20 лет. Я бью посуду.

Открой дверь! - требую я. Дверь закрыта на ключ, а ключей у меня нет.

Нет, - говорит мама.

Я разбиваю тарелку об пол, не знаю, какая она по счету, но весь пол завален черепками и осколками.

Открой! - кричу я.

Нет! - кричит мама.

Я убью тебя, - тихо говорю я, - если ты не откроешь, я убью тебя. Мама сереет.

Я хочу их убить. Они предали меня, они не дают мне жить так, как я хочу, они… они… В общем, я убью их. Я даже знаю как. Я придумала идеальное убийство. Ха! Приезжает отец. Да, с ним вот так не забалуешь, но ничего, тебя я тоже убью. Он связывает меня. Они везут меня в Семнашку. Извините, прием окончен, говорят им. По дороге домой я сбегаю прямо из машины.

Подвалы, чердаки, квартиры, машины… Куда бы я не попала, если я вижу икону, я переворачиваю ее. Или выкидываю в окно. Я ненавижу Его. Он нарушил паритет. Когда-то давно мы договорились, что у меня своя жизнь, а у Него своя.

«Не верь, не бойся, не проси.».

«О , обезьянка Бога своего, достойна быть всего лишь обезьянкой?» - я люблю Ницше. Он сошел с ума. Я тоже схожу с ума. Мы похожи.

Всемогущий? Что же Ты, всемогущий, не сделал так, чтобы я себе ногу сломала, когда ехала за первой дозой, а?! Я ненавижу Тебя! Я ненавижу Его. И плачу от ненависти. А Он тоже – плачет. От боли и жалости ко мне. Только я еще не знаю об этом.



Я хочу лечь в клинику, - говорю я им.

Я не могу больше, - говорю я им.

Отец везет меня к какому-то психотерапевту. Он колдует надо мной.

А я думаю о том, как хорошо было бы сейчас вмазаться. Я принимаю решение. По дороге домой я сбегаю прямо из машины.



Глава 8

Мусорный ветер, дым из трубы…

Я в Семнашке. Каждый наркоман должен отлежать в Семнашке.

Семнашка. Больница-тюрьма. Персонал смотрит на тебя как на кафель в сортире. Через неделю, в субботу ко мне должны приехать родители. Они не приезжают. Они не приезжают. Их нет.

Их нет. Их опять нет! Их никогда нет, когда они нужны!

Я прошу: - дайте мне позвонить домой!!! Мне не дают.

Дайте!! Мне!! Позвонить!! Домой!! Они не дают.

Я устраиваю бунт. Я разбиваю стулом окно.

Дайте! Мне! Позвонить! Домой!!!

Нас, наркоманок (в те времена на шестьдесят человек в отделении было всего пять-шесть наркоманов), запирают в палате.

Мы бунтуем. Тем же стулом я разбиваю окно в двери и пытаюсь пробраться в него.

Нам делают укол. Мы засыпаем. Тоже неплохо.

Ночь. По ночам мы просим, чтобы у нас был ВИЧ. Это глупо, но мне кажется, что это лучший выход. Потому что умереть самой у меня почему-то не хватает сил. Наверное, мне мешает вера в сказки. Даже не вера, а так, подобие надежды. Что однажды… однажды приедет принц и скажет мне:

«Хочешь, я увезу тебя отсюда? И ты бросишь все это…»

Пап, я больше не буду, - говорю я. Мы едем домой. Я провела там больше месяца. Я валялась в ногах у родителей, прося забрать меня оттуда. По дороге отец покупает мне плеер. Просто так, потому что знает, что я очень хочу плеер. Пока он ходит в магазин за хлебом или молоком, я выхожу из машины и закрываю за собой дверь.



Глава 9

А ту собачку, что бежит за мной, зовут последний шанс…

21 год.

Я где-то, на какой-то квартире. Их много, этих квартир. В три часа ночи я вдруг понимаю, что мне надо идти. Я не знаю куда, меня никто и нигде не ждет. Я надеваю ботинки и спускаюсь. Москва вся в снегу, метель… Я иду сквозь метель и слушаю саунд-трек к «Прирожденным убийцам». Мимо медленно едет машина. Машина останавливается рядом, парень, сидящий за рулем что-то спрашивает меня. Я не слышу что именно, но почему-то решаю, что он предлагает меня подвезти.

Мы едем. Парень осторожно начинает выяснять, не употребляет ли,- нет-нет, я так, чисто на всякий случай спрашиваю! Так вот не употребляет ли девушка наркотики? Через пару минут выясняется, что девушка употребляет все, в любую погоду и желательно побольше.

Мне надо перекумариться,- говорит он,- ты не знаешь, где можно достать винта?

Ха!

Он угощает меня героином, а я везу его на Птичку. Мы проводим вместе пару дней. Мне хорошо. Он даже дарит мне розу.

Но тоска все ближе, она уже подступает. Я прошу его остановиться у аптеки, мне надо купить мазь, вены ни к черту, я уже давно колюсь в ноги, подмышки… кисти, стопы - все заколото. Купив мазь, я возвращаюсь в машину. Он смотрит на меня. Я смотрю на него.

Хочешь, я увезу тебя отсюда? - говорит он, - и ты бросишь все это.

Я смотрю на него. Я не могу дышать. Я только киваю головой. В моих глазах счастье. Я выкидываю, я первый раз в жизни выкидываю шприц с раствором в окно. Мы заезжаем к нему домой, и берем ключи от дачи. Мы уезжаем.

Ночь. Снегу по пояс. Машина утоплена в сугроб на подходах к дому. Мне плохо… Господи, как же мне плохо. Я сижу и рисую. Я рисую орущий рот. Я плачу, я просто рыдаю, я не могу остановиться. Я хочу уйти отсюда, я хочу убежать от этого.

За все надо платить, так, кажется? Парень, его зовут Саша, говорит мне,- ложись рядом, просто полежим и все.

Рядом. Я напрягаюсь.

Не бойся, говорит он мне. Никогда не бойся меня.

Я верю, ему и ложусь рядом. В доме холодно, очень холодно, и господи, как же холодно внутри… Он берет мою руку в свою.

Запомни,- говорит он мне,- запомни это ощущение. Когда меня не будет рядом, ты сможешь вспомнить это, и я буду с тобой. (Потом, через полтора года, я часто делала так, лежа бессонными ночами и тоскуя по нему.)

Мы едем с дачи. Мы едем к его другу.

Что ЭТО?? - спрашивает шепотом его друг. Это он про меня.

Полночи мы пытаемся надуть матрац (в квартире ремонт). В результате мы ложимся на свернутый палас и накрываемся какой-то занавеской. Мы лежим. Я плачу, а он рассказывает мне сказки. Про соловья и розу, про женщину и змею. Перед тем, как подняться к другу, он говорит мне:

Если ты уйдешь, не бойся вернуться. Я засыпаю.

Лабиринт. Темный, ужасный лабиринт. Я мечусь по нему, пытаясь найти выход. Но его нет. Мне больно, мне так больно, что даже трудно дышать.

Тихо, чтобы меня не услышали, я встаю, и выскальзываю за дверь.

В машине, уносящей меня от этого дома, я рыдаю. Я не могу остановиться. Я уже зарыдала всю машину, сейчас я зарыдаю весь мир.

Поворачивайте! Назад! – кричу я ничего не понимающему водиле, - прошу вас, назад…Дверь никто не открыл.

Я ищу его. Я боюсь, но он же сам сказал мне – не бойся вернуться, ведь сказал же??

Я помню только двор, в который мы заезжали. Мы едем туда, а я забываю… Мне кажется, что я на ходу забываю, как ехать, я боюсь, что я забуду до того, как приеду. «Радугою стелется судьба-змея… пожирая хвост, а глазах лед…, - играет в наушниках, аккомпанируя моим слезам - …а в душе страх, а в глазах тоска… ». Пару лет спустя я узнаю, что название этой песни – мое имя. Совпадение?

Его машина. Я спрашиваю толпящихся неподалеку мужиков – где живет хозяин машины? Они унизительно смеются. Я вспоминаю, что он говорил, что у них есть собака, Линда.

Где живет собака Линда? - спрашиваю я, звоня во все квартиры подряд.

Наконец-то я узнаю номер квартиры. Я жму на звонок.

Мне Сашу, - робко говорю я открывшей дверь бабушке.

Я сижу на подоконнике в подъезде. Я провожу тут все свои дни. Я жду Его. Он звонит, и говорит, что скоро приедет. Я его тут же начинаю ждать. Изо всех сил.

Если я выхожу, то бегу домой как можно скорее. За пять метров до угла, за которым подъезд, я закрываю глаза. Господи, хоть бы он там был, ну, пожалуйста, ну хоть бы он там был!! Делая последний шаг, я открываю глаза. Если он там – это счастье, господи, какое же это счастье! Если его нет – я сижу на подоконнике.

Я боюсь бессонницы. Пока ее нет, но я ее панически боюсь.

Я боюсь, - говорю я ему.

Не бойся, - говорит он, - ты ляжешь спать и спокойно заснешь, и тебе приснятся розовые слоны. Я верю. Я во всем и всегда ему верю. Я люблю его. Я не одна.



Глава 10

Прости меня, моя любовь….

21-22 года

Что ЭТО? - требовательно спрашиваю я, указывая на красные пятнышки на его руках.

Прыщи,- говорит он мне.

Я знаю, что это за прыщи. Прыщи по венам. Я обижаюсь на него, я боюсь за него. Это страшная штука – винт. За себя я не боюсь, экая невидаль – героин, так – потошнит и перестанет. И никаких проблем. Не то что эта гадость.

У меня спина болит, и вообще я встать не могу, сил нет, - говорю я ему на предложение прошвырнуться.

Слышь, подруга,- говорит он мне, - хорош героин жрать.

Кто??? Я???

Я лежу на кровати, убитая в сопли. Рядом сидит он, держит меня за руку и плачет.

Я боюсь за тебя, говорит он, - Это страшная штука. Я молчу.

Я думаю, что мне все это снится. Условный сигнал под окнами. Я вылетаю из подъезда. Машина рвет с места. Мы носимся по ночной Москве, выписывая странные круги.

Что случилось? - спрашиваю я.

За мной следят, - говорит он.

Я заглядываю в его бездонные глаза-блюдца. - Аааа, - говорю я, - ну да… следят…

Мы в гараже. Он колдует над раствором. Мы уже не врем друг другу. Мы теперь просто делаем это вместе. Мы всегда вместе. Кстати, вместе – не так страшно, самое страшное – одиночество. По сравнению с ним все остальное ерунда. Постепенно и то, чего я боюсь больше всего на свете, уходит из нашей жизни. На его место прочно и незаметно встает то, чего так боялся он.

Ты достал деньги? – спрашиваю я. Он уехал за деньгами к своему отцу.

Я звоню барыге. Барыга говорит, что у него осталось пара чеков, и если я не заберу их через полчаса, он их отдает другому.

Да. Все ок, - говорит он мне. Я несусь к остановке встречать его.

Бежим скорее, говорю я, не успеем.

У меня нет денег, - говорит он. Я столбенею.

Как нет…? Да ты…, - я в отчаянии бросаюсь на него с кулаками, - да как…

Он делает резкое движение, и я падаю от боли.

Лумумба. Кто ж не знает старика Лумумбу. Мы идем к машине. По моему светящемуся лицу, наверное, за километр видно, что у нас все хорошо, потому как есть. Как только мы садимся в машину, из соседней восьмерки выскакивают четверо амбалов и начинают ломиться к нам в двери. Ломятся чем-то очень тяжелым. Мы уходим от них, я рвусь показать им фак, а он кричит мне – если нас догонят, как только поставят раком у машины – глотай.

На этот раз глотать не пришлось.

Та же Лумумба. На этот раз – пришлось. В смысле глотать. Нам не поверили, что мы тут просто гуляем, но почему-то отпустили. За пару домов от Лумумбы мы ковыряемся палочками в рвоте, отыскивая шарики с заветным содержимым. На следующий день товарищ, бывший там с нами, приносит слабительное. На всякий случай. Никто ж толком не помнит, сколько их там было, шариков этих.

Родители догадались. Наконец-то. Нам выделена полка в холодильнике. Полка постоянно стоит пустой. Мы очень экономно и рачительно расходуем средства. А еду предпочитаем воровать из гаража его отца. Все чаще ночи я провожу в ванной, коленками под кипяток. Мы решаем уехать в деревню.

Через три дня мы возвращаемся обратно. Мы снова уезжаем. И снова возвращаемся. Мы сидим дома, пока один из нас не начинает уговаривать другого, а этот другой радостно соглашается. Мы тупо лежим на кровати, наблюдая за стрелкой часов. Почему так? Почему все вдруг получилось так? Я так больше не могу.

Девятнадцатая клиника. При институте наркологии. Нас сюда положил его отец. Сначала меня, а потом, через две недели, и его. Ведь в институте то должны знать, как лечить наркоманов, верно? Это лучше чем Семнашка. Гораздо лучше. Я сплю две недели подряд – таблеток и уколов они не жалеют. Персонал вежлив и обходителен. И все. Таблетки и обходительность.

На выходные меня впервые отпускают домой. Дома я откачиваю его в ванной от передоза, а остаток проношу с собой.

Мы ведь только один раз, верно? - так говорим мы себе и друг другу, выписавшись из больницы. Всего один раз.

Я остаюсь у подруги, а он едет домой. Вечером я узнаю, что его до сих пор нет. Я вру и выкручиваюсь. Я вру и выкручиваюсь до тех пор, пока его отец не выясняет наконец-то, где он. Его приняли в метро, и сейчас он в милиции. Я точно знаю, что у него ничего с собой не было. А они говорят, что было – и не мало.

Люди с теплыми глазами. Я тоже хочу такие глаза. У них такие глаза, как - будто они знают что-то очень, очень важное. То, что греет их, и позволяет им греть других. Особенно у него. Они – это христиане. Он – это священник, к которому нас привел его отец. Это его последняя надежда, он не знает, что еще с нами сделать и надеется на чудо.

Священник проводит встречи для тех, кто хотел бы больше узнать о Боге, о Библии, о вере. Я ничего этого не хочу, но я хочу такие же глаза. По дороге домой мы решаем, что сделаем еще одну попытку. Может быть, эти люди нам помогут. На звонок в дверь нашей квартиры нам открывает человек с автоматом. Нам даже не дают попрощаться.

Кабинет. Еще один кабинет. Сколько их было в моей жизни – вот таких вот кабинетов. Злой полицейский и добрый полицейский. Классика жанра. Жаль, что я об этом не знаю. Вопросы и угрозы. Бесконечные вопросы и угрозы.

Где пистолет?!

А хочешь, мы посадим тебя в камеру к милым девочкам? На пару-тройку дней? А? Что ты знаешь о таком то?!

Ну что ты… мы же понимаем, что ты не виновата, ну просто с парнем не повезло…

Кого из этих людей ты знаешь?!

В глаза смотреть, сука!!

Семь часов. Семь часов ада. Их не интересуют наркотики, якобы найденные у него в кармане. Их интересует совсем, совсем другое. Половину этого времени я смотрю на фотографию из бывшего когда-то моим фотоальбома, конфискованного при обыске. На ней я.

Солнечная Барселона, белые шелковые летящие брюки, счастливая улыбка на красивом лице…

Кабинет. Я не могу. Прости меня. Я предам тебя.

Шары плавают по комнате. Они очень красивые. И яркие. Такие яркие, что сквозь них почти не видно ни моего ни его отца. Его отец тормошит меня и кричит.

Что?! Что ты им сказала?! Это важно?! О чем они тебя спрашивали?!

Я улыбаюсь и молчу. А зачем?

Я выпила все таблетки, которые мне так щедро выписали в больнице.

Прости меня, моя любовь.



Глава 11

Разбуди слов рябиновый слог…

Подъезд. Старый грязный подъезд. Я стою у окна. Я стою, уперевшись лбом в холодное, ледяное стекло, и не чувствую это. Скоро весна. А потом придет лето. А его не будет. А потом придет зима и новый год. А его не будет. А потом еще весна и еще лето. А его не будет.

И снова новый год... А его…

На третьем или четвертом лете или новом годе я начинаю скулить и тихонько колотиться лбом об стекло.

Я понимаю… Я понимаю, насколько дорог мне этот человек. Я понимаю, как я люблю его.

А потом придет весна….. Господи, я так хочу быть с ним! Господи, я так хочу дождаться его! Господи, я так люблю его! Я люблю его, и ненавижу себя. У меня все сжимается внутри. Я понимаю вдруг, что для того, чтобы дождаться его, мне нельзя, вообще нельзя наркотики. Никакие. И никогда.

Иначе…, иначе я променяю его на мешок героина или еще на что-нибудь, как я уже променяла все в своей жизни.

Он дороже. Он дороже всего на свете. Дороже наркотиков. Но как? Господи, но как?! Ведь я, ведь мы уже все пробовали. И ничего, ни-че-го не помогает!!

Боже,- прошу я,- Боже, если Ты есть, помоги мне! Мне уже никто не поможет, кроме Тебя! Я сама не могу, я знаю это, Боже, если Ты есть! Господи, будь, ну, пожалуйста, будь, ведь если нет Тебя, то что? То кто мне поможет?!

Господи, хоть Ты был…

Год первый.

Утро. Каждое мое утро начинается молитвой. Я прошу Его. Я прошу Его, Господи, сделай так, чтобы сегодня я не вмазалась, я не знаю, как, Господи, ведь я хочу сейчас этого больше всего на свете, но я прошу Тебя, сделай так, чтобы я не вмазалась, только сегодня, прошу Тебя, дай мне прожить этот день… Господи…

Ночь. Я бегу к барыге. Я бегу и понимаю, что я не могу остановиться. Просто не могу. Я бегу по ночной улице и прошу… Я прошу Его, Господи, сделай так, чтобы я сегодня не вмазалась, я не знаю, как, Господи, я не могу остановиться, но я прошу Тебя, прошу Тебя…

Барыга открывает мне дверь и говорит, что я опоздала на две минуты.

«…- Что ты будешь делать, если меня закроют?

Я буду ждать тебя.

А как?

Просто жить. И ждать тебя.

Спасибо тебе. Я люблю тебя... »

Письма. Это все что у меня есть. Я пишу их каждый день. Я не всегда могу их отправить сразу же, и порой они доходят до размера тетради. Письма-дневники.

И еще у меня есть встречи раз в две недели с христианами. Я приезжаю в Москву только на эти встречи, а в промежутках пишу письма и читаю Евангелие. Это моя последняя надежда, все, других путей нет. Я живу на даче, меня отвезли туда родители. Я боюсь оставаться в Москве, где все напоминает о наркотиках.

«…Привет, Олюшка. Знаю, как тяжело тебе милая, держись. Я тебя люблю и верю в тебя. Я очень сильно переживаю за то, что ты подвергаешься таким испытаниям, но переживаю не за себя. Держись, милая. Я тоскую без тебя….»

Я ставлю кассету с любимой музыкой – у меня тяга и я выкидываю эту кассету. Я выпиваю пиво, заботливо купленное дедом – у меня такая тяга, что я готова в тапочках идти пешком в Москву. Я перестаю пить пиво. Я занимаюсь бегом и ем один салат, пытаясь скинуть тридцать кило лишнего веса, набранного за время лежания в клинике. Я читаю Евангелие, я пишу письма, я читаю книги, каждую ночь я молюсь, прося Его дать нам сил, дать нам еще один шанс… Я вспоминаю прикосновение его рук, его глаза, его голос – я так боюсь, что забуду все это…

«…Пиши мне почаще, мне так дороги твои письма. Люблю тебя и верю…Как твои планы на будущее? И что ты вообще думаешь о нас? Надеюсь – думаешь…»

«Ооо! Здарова! А ты что тут делаешь?» - я оборачиваюсь и вижу знакомого из соседнего (по Москве) дома, с которым неоднократно кидали друг друга, втыкали в подъездах и по-хитрому делили чеки. У меня подкашиваются ноги, и я сползаю вдоль забора от внезапной слабости.

Ночью я, пошатываясь и отчаянно пытаясь держать глаза открытыми, иду по дачной улице и никак не могу найти свой поворот к дому. Он опять оказывается сильней меня. Но я понимаю, что если вижу кого-то – надо просто разворачиваться и бежать.

Я мирюсь с Богом. Как? Меня поражают слова, которые я читаю в Книге книг. Я понимаю, что тот, в кого я верила, точнее, признавала его существование, - НЕ Он.

Я решаю принять крещение. Препоручить себя Ему.

«…Иногда я часами смотрю на твою фотографию. Я вспоминаю день, когда ее сделали (это был второй день нашего знакомства), и все что было дальше. Наверное, не случайно, что мы с тобой встретились. Рано или поздно это должно было произойти. Грустно было бы, если б это произошло к старости. Не печалься, то, что происходит, наверное, очередное испытание для нас. Очень хочу тебя увидеть. Спасибо, что помнишь обо мне. Не забывай меня….»

И письма. Письма, письма, письма… Каждый день, день за днем.

Я еду на суд. Первый или второй, или даже третий – точно даже и не помню. Они все равно не происходят, суды эти. Но это мой шанс увидеть его. Не за стеклом тюремной кабинки для свиданий, а вот так. Мы успеваем только обменяться взглядами, не более того.

Осенью я возвращаюсь домой. Подруга в подъезде говорит мне, что пока я лежала в больнице, - а ты разве не знаешь? – он тусовался с нашей общей подругой, варили вместе ну и… ну и…. ну ты поняла, да?

Я возвращаюсь домой оглушенная. Все как будто остановилось. Даже боли нет. Просто пустота. Звенящая, страшная пустота. А потом уже приходит боль. Я не могу от нее. В голову приходит знакомый и чертовски надежный способ избавления от боли. Но почему он мне не сказал? Мы ведь договорились говорить друг другу все, ВСЕ!

«… Меня же не оставляет другая тема… Я имею в виду девушку с которой мы якобы варили «яблочный компот». Алена, я даже не буду тебя уверять или разуверять на эту тему. Мне не дает покоя другой вопрос: как ты могла поверить??? Как ты могла подумать, что такое возможно??? Кстати, черкани мне в следующем письме имена тех «троих», кто тебе об этом сообщил. Очень хочу знать этих подонков поименно! Извини, что я касаюсь этой видимо болезненной для тебя темы, но с тех пор, как ты упомянула «яблочный компот» я до свиданки ломал голову над тем «какую же такую измену ты мне простила???» В любом случае спасибо, что у тебя такое большое сердце….»

Я не докапываюсь до истины – было или не было… Я прощаю его. Ведь ему тоже есть что простить мне. Я учусь прощать. Других и себя.

Я еду на суд. Меня там не будет, я просто посмотрю на него и все (на том, чтобы меня не было на суде, настаивает его отец). По дороге я молюсь, я молюсь так, как молилась тогда, когда поняла, что его могут убить, как тогда в подъезде, как потом, в первые недели, когда единственным смыслом дня было прожить этот день. Прожить без наркотиков. «Боже, - прошу я, - я прошу тебя, сделай так, чтобы его отпустили, Господи! Боже, ведь Ты даже людей оживлял, - я перехожу к легкому шантажу, - ну что Тебе стоит такой пустяк, а? Ну пожалуйста!»

Через пару часов звонит его отец, и говорит, что через два месяца мы увидимся. Это чудо.

Я боюсь. Я жду этого и боюсь, очень боюсь. Мы практически не видели друг друга трезвыми. Вдруг я забыла его? Вдруг я его себе нарисовала? А на самом деле его и нет вовсе?

«… Наверное, это последнее письмо, которое я напишу тебе…. Как ты? …. Время остановилось. Вообще остановилось. Такое ощущение, что каждый день так медленно тянется, потому что тащит за собой на веревке весь прошедший год. Ну вот, начал тебе писать, и на сердце легче стало, ведь на самом деле, все очень хорошо, правда? Меня совсем недавно посещали такие же мысли, как и тебя. Типа: не станем ли мы друг другу чужими? Или: не придумали ли мы друг друга? И вот сейчас, когда я писал это письмо, я понял: нет! Чушь все это собачья. Этого не может быть. Потому что не может быть никогда. Ведь я люблю тебя всю, столь многогранную, а не какую-то твою сторону. …Не замерзни за дверями! Осталась неделя.»

Год второй.

Свадьба. Начало трезвой совместной жизни. Страхи прошли. Все нормально. Я люблю его, он меня. Все хорошо. Вроде бы.

Я продолжаю развивать свои художественные таланты в православной школе. С одной стороны мне нравится, а с другой – меня гложет смутное подозрение, что денег вышиванием икон не заработать. А мне уже хочется денег. Меня перестали устраивать вещи, купленные мамой на рынке. Меня не устраивает дешевая косметика. И еще меня не устраивают те люди, которые вокруг меня. Щенячий восторг прошел, и вдруг увиделась правда.

А я не готова прощать им их не совершенство. Ведь я верила в то, что они совершенны, а они меня обманули, оказавшись обычными людьми. Те, кем я восторгалась – повергнуты и затоптаны в грязь. Мною.

И еще чувства. Я завидую той девушке, в красивой машине, а они говорят мне, что зависть это грех.

Я боюсь будущего, а они говорят мне, что страх – это грех. Я злюсь и обижаюсь, а это тоже, оказывается, грех.

Моя вера в любовь Бога шатается и готова упасть. Ведь как же так? Это же чувства, а куда я могу от них деться? Я начинаю вытеснять и запрещать себе, как когда-то в детстве, чувствовать «плохие» чувства. Это удается до поры до времени, но потом все, что я таким трудом задавливалось и отрицалось, вдруг со страшной силой проявляется в истериках, приступах ярости и отчаянии. Так хорошо знакомом отчаянии… Я думаю, что если станет совсем не выносимо – я покончу с собой. Делов-то, не в первых раз, в конце концов. Но тут же понимаю, что на этом конца жизни не будет. Что я все равно буду жить, потом, в другом мире, и само слово «жить» пугает меня. Жить – это значит больно или страшно, или то и другое. Кроме того, я плохая - я чувствую не правильные чувства, а значит и Бог не любит меня (как-то незаметно на место моего Бога, с которым я помирилась, увидев Его, вновь приходит странное нечто с погонами и мигалкой, навеянное бабушкиными страшилками.

Я прихожу к выводу, что я – те самые «козлища и плевелы», о которых сказано в Евангелии.

И еще я вдруг понимаю, что впервые в жизни не хочу, не хочу, чтобы он вернулся (муж уехал в деревню и должен приехать сегодня вечером). Это пугает меня еще сильнее.

Прошла любовь? (в то время я, воспитанная на Ромео и Джульетте, отсутствие страстных, накаленных чувств воспринимаю как конец любви).

Тяга. Господи, ее не было сто лет. Я хожу и думаю о наркотиках, я сплю и вижу во сне наркотики. Я не знаю, кому можно сказать об этом. Ведь люди, которые меня окружают, не знают, что это такое. Они знают только, что это бяка и грязь. Я пытаюсь намекнуть и вижу, что меня не понимают. Точнее меня понимают и пугаются и говорят мне, что этого не может быть, ведь Бог исцелил меня и я здорова.

Я укрепляюсь в своем мнении насчет козлищ и плевел. А что еще от меня ожидать? Ну а раз так, то что мне еще остается?

Я прикидываю, где можно достать наркотики и деньги на них. Я уже готова и жду и боюсь случая.

Православные братья и сестры, жаждущие помогать заблудшим душам, решают открыть что-то вроде коммуны, где наркоманов будут лечить трудом и православием. Нас с мужем привлекают как «специалистов по вопросу».

В какой-то день, я узнаю, что в Москве будет проводиться семинар для тех, кто работает с наркозависимыми. И я решаю туда поехать.

Семинар длится пять дней, из них четыре дня я сижу и задыхаюсь от чувств. Нам рассказывают про роли в семье, про генетику наркомании, про социальные и психологические аспекты.

В перерывах я спорю до одури со странными людьми, которые называют себя наркоманами, но при этом не торчат.

Ты наркоманка, - говорят они мне.

Да ни фига, - спорю я (наркоманом быть плохо, люди сами виноваты в том, что они наркоманы).

На пятый день я чувствую облегчение, я вдруг понимаю, что тяга – это не потому что я плохая, а потому что я наркоманка. А наркомания – это не порок, а болезнь.

Я еду на группу АН, я слышу там то, что поражает меня. Я чувствую, что я не одна такая, что есть еще люди.

Я приезжаю домой и кричу мужу:

Саша, Саша, я наркоманка! Ура!» Муж смотрит недоуменно, а мама пугается и тревожно заглядывает в зрачки.

Год третий.

Мы оба ходим на группы. Мы прошли обучение и работаем консультантами в реабилитационных центрах.

Я знаю, что чувства не могут быть плохими, плохими могут быть только мои поступки. Я знаю, что не ответственна за то, что наркоманка, но отвечаю за свои поступки.

Я нахожу спонсора и пишу с ней четвертый шаг, перед написанием которого меня швыряет от «я пуп земли» до «я мировое зло».

У нас появляются друзья. Я встречаю на группе человека, о котором часто вспоминала. Человека из торча, мысленно похороненного мною.

Я понимаю, что страсть – это не все. Я пересматриваю свой взгляд на отношения.

На первый план для меня выходят доверие, уважение, общие цели и планы, вкусы и привычки. Я понимаю, что любовь не прошла, она просто стала иной – взрослой.

Я учусь прощать людям и себе несовершенство.

Год четвертый.

Центр на грани закрытия. Я увольняюсь.

Встает вопрос работы. Я в растерянности и не знаю, что мне делать. Я никогда в жизни не искала работу, не ходила на собеседования. Я не знаю, как это делается. У меня нет ни одного диплома. Я даже школу закончила только 8 классов. Мне страшно, что будет дальше. Я боюсь людей, которые там, в большой взрослой жизни. Которые ничего не знают о наркомании, точнее знают, что это бяка и грязь.

Я читаю объявления о работе, и выискиваю что-то не требующее прямого общения с людьми. Ну, например, вот замечательный вариант – пришивать пуговицы на сдельной основе. Или оператор пейджинговой компании например… Опять вскрываются жуткие проблемы с самооценкой. Я кажусь себе совершенно негодной к этой жизни. И у меня нет времени начинать все с нуля – образование и далее по плану. Мне не 17 лет, в ближайшей пятилетке мне стукнет тридцатник.

Потом, я даже не знаю, что меня толкает вперед, я составляю список того, что я умею и знаю. Получается неплохо, обнадеживающе. Я смотрю газеты и анализирую, где мои знания могут быть востребованы. Я иду девочкой на побегушках с прицелом на карьеру.

Работа. Каждый день, с понедельника по пятницу, я встаю в семь утра и еду на работу. Частенько, когда я подхожу к офису, меня прет от этого. Я! Иду на работу!! Мне нравится – «белые воротнички», офис, компьютеры, обеды в столовой для таких же «белых воротничков».

Меня берут не девочкой на побегушках, а сразу менеджером, спасибо директорше, которой я минут сорок с горящими глазами рассказываю про свою работу в реабилитации. Она решает, что человек, с таким увлечением работавший в одном месте, с таким же увлечением может работать и в другом, и отстаивает меня у генерального директора, в кабинете которого я заикаюсь и краснею (он ведь не спрашивает у меня про реабилитацию).

Офис. Мне часто бывает неуютно. Я чувствую себя человеком с луны. Самое первое открытие, что всем кругом совершенно по барабану, с каким настроением и состоянием я прихожу на работу. Никто не собирается, как в реабилитационном центре, носиться со мной, как с писаной торбой, только потому, что у меня сегодня депрессия. Это не приятно, но закаливает.

Кроме того, я совершенно не могу понять, как мне надо общаться и выстраивать отношения внутри коллектива. Я просто не умею этого делать, у меня нет такого опыта. Я боюсь проколоться, что меня вычислят.

У меня вдруг открывается бешеная работоспособность. Я молочу со страшной силой и начинаю зарабатывать, не мутить, не воровать, а ЗАРАБАТЫВАТЬ! Сама! хорошие деньги. У меня сносит крышу, я просаживаю все заработанное в один-два дня, пытаясь купить себе все, что не было куплено до этого момента. Приходится решать и эту проблему.

Год пятый.

Компания, с которой я работала как с заказчиком в последнее время, делает мне предложение о работе.

Год шестой.

Карьера. Мучительное преодоление себя, своих страхов, своих стереотипов.

Мой муж, мои родители гордятся мною. Я уверенна в себе и своих силах.

Год седьмой.

Этим летом мне исполнится 30 лет.

Я – один из директоров крупной компании. Я замужем, мы с мужем недавно отметили 9 лет с момента нашей встречи. У меня замечательная семья, отношения в которой основаны на доверии, уважении, принятии и прощении друг друга.

У меня есть друзья. У меня есть хобби. У меня есть планы, у меня есть перспективы, у меня есть жизнь.

Я благодарю Бога за эту огромную корзину подарков. Я должна была умереть много лет назад. Или сойти с ума. Но я жива. Это само по себе ценно, но к этому еще и прилагается все перечисленное.
 
Назад
Сверху